***
Стекающим
по телу воском
Прольётся страсть.
Безумием на грани Босха
Упьёмся всласть.
Убитых виноградин пятна
На простыне.
Щекотно, больно и приятно
Тебе и мне.
Кусая меня, моя Менада!
Кусай взашей.
Рисуй на теле остриями
Карандашей.
Пока не превратилась в тыкву
Слепая Ночь,
Кусай, рычи, шепчи молитву,
Иначе скотч
Твои уста сомкнет навеки.
Я так решил!
Восстанут зомби-человеки
Из всех могил.
Лишь тот, кто вложит мармеладку
В твои уста,
Поймет, как жить
Бывает сладко.
И неспроста
На голом теле капли воска.
И плоть в огне.
Ещё немного капель Босха
Тебе и мне...
***
Исступленно целуя кожу в области плеч,
Я хочу твои ахи и охи действительно предостеречь.
Не глотай меня сразу драконовски внутрь себя
Как змея Анаконда ползком из Урочища Зла.
В воду плюх, а потом по земле
Поползла, поползла, поползла.
И шипящие в «женщинах» (в слове)
Всё так же шипят.
Анаконда молчит, вперив в душу
Урочищный взгляд.
Стекленеющий ужас в глазах отражает её.
И в душе растревожено ею шальное зверьё.
Ну, давай меня, ешь меня, пей меня,
Злая змея.
Не мила мне
Тебя породившая
Злая земля.
Я пришел и ушел.
Мне не важно –
Я Богом забыт!
Этот мир! Этот поезд
Из глупо (из глупо!) разбитых корыт.
Этот всадник… четвертый…
Бледнеющий… Грохот копыт…
Апокалипсис. Ночь. Анаконда.
Бледнеет. Молчит.
2009-12-27
Готы
Мы
все живём на ощупь темноты.
И странных фраз нам смыслы непонятны.
И звуки музыки печальны и невнятны,
Как будто шорохи душевной немоты.
Мы слышим звон - божественный хрусталь
Сквозь пальцы тихо опадает на пол.
И канделябр неслышно вдруг заплакал,
Роняя воск в бездонную печаль.
Мы гасим свечи вздохом осторожным.
И наши слёзы растворяются во тьме.
Мы думаем о чем-то невозможном,
Мечтая смерть почувствовать извне.
Антону
Погребняку
Медвед не спит, Медвед не спит.
На страже родины стоит.
Для всех для нас ведет свой блог.
Он спец по части ловли блох.
Он президент! Он красавчег!
Газпрома ноет vip-kovcheg.
Никак пока не завершен
И в финпоток не погружен.
Димон. Димастый. Димыч. Дим.
Мы agitprop-kovrizhk едим.
Вдыхая газ, ныряя в нефть,
Ползёт по телу германгрефть.
Димон, ты шарик надувной.
Тебя таскает за собой
Тот, кто "пока не заменим",
Одевшись именем твоим.
Сергеевой
Тоне
Ледяная водка с соком –
Замерзающей богемы
Околдованный напиток
Зимних тайн нам приоткрывший
Крышку гроба невзначай.
Леденеющим пространством
Спит под снегом мостовая,
И фонарным светом тихо
Снег случайно освещен.
Посмотри, ведь это чудо!
Сказки зимней шорох снежный.
Топот крови в жилах сонных.
Вздох случайно оброненный
Очарованной души.
Снег на крышах Петербурга…
И чернеющее небо
Навалившись тихой сапой
Спит сопя, сомкнувши глазки,
Как счастливое дитя.
2009-12-24
Ватопедской Маше
Петербург
лежит уснувший.
Мокрым
снегом одеяло.
Сладким
шепотом подушка
Мне
чего-то напевала.
Хрумкал
кожаный ботинок,
Мокрым
снегом удивленный.
1207
снежинок
В
небе медленно летят.
Сколько
их еще уснувших,
Опускаясь тихо
с неба
Приземлится в
Петербург.
Посмотри:
краюшка хлеба –
Птичкам
питерским сюрприз.
Белый
ангел Петербурга
Босиком
стоит на крыше,
Молча
смотрит сверху вниз.
2007
***
В
десятый раз уж отпружинил от батута.
И не пойму я: где я - тама или тута?
Как будто щупальца ужаснейшего спрута
Меня батута засосала навсегда.
Уже давно пора идти мне на работу.
Преодолел уже как будто бы зевоту.
Все как обычно вроде, но батута
Меня никак не хочет отпустить.
Я долетаю иногда до люстры.
Забавно это, если б не было так грустно.
Да здравтсвует батута плюс искусство
Не выходить из дома никогда !
***
Мне
снится Эльзас, Лотарингия,
Жанна д`Арк.
Редеющий, рдеющий,
Листья бросающий парк.
Теплые сумерки, шлящийся ветер,
Шарк шагов.
И Листопад
На Земле
Бесконечно,
Таинственно,
Без берегов.
Я бреду в одиночестве,
Грусти, молчании и пустоте.
Тихо смотрят деревья
В молчании и наготе.
Бесконечно пространство,
Я знаю,
Не будет конца.
Бесконечные листья,
Шуршанье шагов, деревца.
Листопадный ковер,
Холодеющий парк,
И в дали - то же самое
Столько, насколько хватает Земли.
***
Чернеющим
адом дохнет замерзающий ливень.
Вдруг стало прохладно в июле средь белого дня.
И белого аиста крик будто в небе продлили.
И будто бы чудится сверху пришедшая адова мгла.
Как будто бы лето закончилось.
Вдруг на темнеющем небе
Не видно ни зги, ни Луны, ни печалью седых облаков.
Как будто бы где-то, зачем-то замешкалось адово время.
Застыло на время под тяжестью сумрачных снов.
Как будто бы путник застыл
В тяжелеющем, мокром пространстве.
Под тяжестью ливня в промокшей, тягучей земле.
Как будто бы Ад в тяжелеющем, черном убранстве
Спустился на Землю, чтоб тутже растаять во мгле.
Капустник
в Театральном Центре «Лёгкие люди»
Я
буду выть от удовольствия украдкой,
Ища в капусте смысл бытия.
Жонглировать на сцене мармеладкой
И тихо ржать из дальнего угла.
Мы плечики расслабим на занятии.
Тпу, тпо, тпа, тпэ в который раз произнесем.
О. Федоров, настрой нам восприятие.
Мы в чудный мир торжественно идем.
Глазами рампы зритель зрит на сцену.
И согревает нас дыханием своим.
Пытаясь объегорить Мельпомену,
Мы вместе с ним куда-то там летим,
Летим, летим, летим, летим, летим,
Летим, летим, летим, летим, летим,
Летим, летим, летим, летим, летим.
***
Я
буду казаться простым, человеческим, грешным
подобием Ада.
Подобием муки кипящего масла в котле.
Подобием мертвой, никем не обглоданной скуки,
Подобием скорби, печали на смертном одре.
Подобие савана белого - темное белое небо.
Холодные дни словно волоком в плен волокут.
И жизни холодной печальная, вечная небыль.
Недвижная
оторопь крепко затянутых пут.
Осколки
зеркал, отражающих гибель Вселенной,
В
случайном порядке лежат на остывшей Земле.
И
гаснущий Свет обреченно, печально, надменно
Глядит
напоследок в глаза нарастающей Мгле.
***
Высокомерия
убийственны законы.
Записывая день очередной,
Жильцов ушедших сдавленные стоны
Ты вдруг услышал где-то за стеной.
Вечерних сумерек поток из Петроградки -
Из чашки, пенясь, льется через край.
Загадочно, дневнично из тетрадки
Выглядывают буквы невзначай.
Ты в центре Петербурга - в центре мира -
Усталый взгляд застыл на потолке.
Как деревяного, тяжелого кумира
Тебя жильцы сплавляют по реке.
Теченье времени. Тоска. Неумолимо
Потоки сумерек стремятся через край.
И в дневнике твоем неуловимо
Живые буквы плачут невзначай.
***
Мы
проживаем выдуманный мир.
Лиан и веток толщ мачетею мечты
Мы пробиваем, расчищая путь.
Тяжелых рос на ветках (будто это ртуть)
Мы ощущаем утреннюю тишь.
Дай распознать нам, боже, быстро скрытых тигр,
Что притаились тихо пред прыжком.
Они съедят нас в девственных лианах?
Пред взором изумленных обезьян,
Пронзительно, но сдержано кричащих?
Улитк ползущих и чего-то там молчащих...
Мы ощущаем треск улитковых скорлупк,
Фатально преградивших путь.
Вспотела рукоятка у мачете.
Идём вполтела.
Сполуоборота вдруг замечаем
Тигра, параллельно крадущегося
Рядом в мокрых джунглях.
***
Я
видел лес, купавшийся в лучах
Под шорох тихо опадавших листьев.
Заката блеск, зажегшийся в глазах,
Звучал как эхом отраженный выстрел.
Блаженством осени стремглав напоена,
Природа гасла вечереющим закатом.
И, словно тяжести неведомой полна,
Звучала музыка, забытая когда-то.
Иван
Христофорович Георг фон Шмульке
Иван
Христофорович Георг фон Шмульке зашел в кафе
быстрого питания и повалился на небольшой круглый столик подавив и
уронив
несколько пластмассовых стаканчиков. На столик он оперся животом и
грудью, а
голова, руки и ноги свободно свисали вниз как некие щупальца предельно
расслабленного осьминога. На все уговоры и упреки официантов в
белых
рубашечках Иван Христофорович Георг фон Шмульке отвечал, что он
великий
поэт, но у него кризис жанра.
***
Мне улыбалась девушка в Блинах.
Точнее - в блинной, в "Чайной ложке" улыбнулась.
И многообещающе в глазах
Хитринка сладкая нечаянно проснулась.
Как много, Блин, весеннюю порой
Твоих любителей расселось по кафе.
Я опьянен, красавица, тобой.
Я ловелас, я вечно под шофе.
Я юбк любитель женских и колен.
И коль Николь еще снимается в кино,
Своей улыбкой монолизя Голливуд.
И коль любить мне все еще дано...
Я ем блины за столиком в кафе.
И пусть рифмуется внезапно слово "блуд",
А словоблудие мешает кончить стих,
Я опьянен, красавица, тобой.
А что блины - теперь мне не до них.
Я в чайной ложке будто Дюимо...
Вочка-вочка на вёслах поплыву
Сквозь блинный чад
Куда глаза глядят.
И Солнца блин мне светит сквозь туман.
По курсу звук - видать, катамаран.
Прислушавшись, я понял - это смех.
Твой светлый лик огромный как скала
Мне улыбается сквозь блинные пары.
К твоей улыбке я тихонечко подплыл.
Твои глаза блестят мне сверху вниз.
Я в ложечке стою ошеломлён
И два весла уже руками не держу...
А я такой, как будто Дюимо...
А ты такая, словно Гулливер.
И коль Николь еще снимается в кино...
***
Опять
у власти быдло. Невпервой.
Животной силы полон позвоночник.
И по ступеням вновь взбирается конвой -
Гостей незваных шорох полуночный.
Спускаясь вниз с горящих этажей
Под небеса лубянковских атлантов,
Мы помним взгляд испуганных детей
И слышим бой хмелеющих курантов
А власть как опиум -
Гаданье по воде.
Москвы-реки таящаяся Лета
Из Никуда текущая Нигде
Немой вопрос оставит без ответа.
Униженному
и оскорбленному
профессорско-преподавательскому составу эрефии, а также моим
ненаглядным и
весёлым студенткам ВШНИ посвящается....
Как небритая скотина
Ухожу я на работу.
Не успел побриться. Дрыхнул
Как небритая скотина.
Я читаю Право в ВУЗе,
Пред студентками красуясь.
Коль назвался, право, груздем -
Полезай-ка, братец, в кузов.
Я презумпцки невиновен.
В сердце алиби клокочет.
Штабелями мёртвых брёвен
Мрут зачётки на зачёте.
"Бла-бла-бла... я знаю, право...
Бракосрочный договорец"...
Им налево, мне направо -
С головой скорей в колодец.
Надо бриться. Опоздавши -
Целовать студенткам ручки,
Вспоминая день вчерашний
От получки до получки.
Песенка
Сганареля.
(Для
спектакля «Лекарь поневоле»
(Ж.-Б.Мольер) –
основного показа группы
О.Фёдорова-А.Горбачёва в ТЦ «Лёгкие
люди» в июле 2010 г.)
Какое счастье! Я лечу.
Я лекарь поневоле.
Я, правда, славы не хочу.
Мне денег дайте вволю.
Здесь важно быстро произнесть
Латинское названье.
И вот - дарована мне честь
И докторское званье.
Какое счастье, я лечу,
Лечу навстречу славе.
Но славы, правда, не хочу.
Хочу деньгу в кармане.
Воротковой
Кате
Здравствуй,
милый Катёнок!
Давно ль
Не плыли мы в Финляндию с тобой
От дивных пляжей Сестрорецка?
И в дождик в море молодецки
Не брызгались его водой?
Скажи Катёнок, навсегда ль
Запечатлеть нам это диво,
Когда вспеняется бурливо
Морская призрачная даль?
Когда, тоскуя, горизонт
Нас призывает в час закатный
И купол неба непонятный
Похож на зонтик голубой?
Когда Катёнок мы с тобой
Опять ворвемся в океаны,
Чтобы стоять как истуканы,
Покачиваемы волной?
Безбрежно море.
Как судьба.
Как жизни нить оно беззвучно.
И пребывает безотлучно
У нас в душе его вода.
***
Нам остаются только облака,
Плывущие вокруг Земного шара.
Как будто Вечности бегущая строка,
Овец небесных бесконечная отара.
На склоне неба, в исчезающей дали,
Облиты Солнцем в зеленеющей лазури,
Печальных трюмов золотые корабли
В немое небо весла окунули.
Закатных бликов неживая тишина,
В раю спокойствия дыхание неслышно.
И воздухом насыщенным полна
Грудная клетка одинокого мальчишки.
***
Давай с тобою убежим,
Куда глаза глядят.
Вот небосводик недвижим,
И чайкики галдят.
Вот морька пенится прибой!
И теплый ветерок.
Ракушешочечки в песке
И водоросль везде!
Акулы море бороздят
Торпедно взад-вперед.
На дне огромнейший киток
Прилег поспать на бок.
На бок прилег и донный краб –
Вверх задрана клешня.
Наверно тоже спит на дне
Большая камбала.
И моря волн солёнен вкус,
И Солнца тёпел луч.
Прибой берёт наискус,
Маня в подножье круч.
Давай с тобою убежим
Во дебри языка.
В пещеры суффиксов войдем
Найти чтоб корень зла.
Чаёк печальный крик вдали,
И Солнца тёплый луч.
Морфологический экзтаз
Как дождь из грозных туч.
***
Сыр пармезан укаркан до предела.
Нас обманули, выжегши дотла.
У лис рыжеющих на джойстике вспотела
Рука-владыка и в экстазе замерла.
Джон Дон уснул.... и что с того, сеньоры,
Коль скоро сыр валяется в пыли?
Читатель ждёт уж рифмы «помидоры»?
Так на, бери её, бери её, бери!
У пицц, ненапомаженных сырами,
Не очень уж завидная судьба.
Читатель, верь, когда бы не салями,
Никто не ел бы эти пиццы никогда.
Ты здесь еще, читающий про пиццы
Неповоротливые, вздорные стишки.
Чем жить вот так — дешевле утопиться,
Повыв слегка на публику с тоски.
Джон Дон уснул. Улисс не видит Джойса.
Онегин держит Бенкендорфа под узцы.
Шуршанье шин шикарного ролс-ройса
Судейских троек заглушают бубенцы.
С
Днём рождения
Мой
милый Катёнок, рождённый в лихом
90-ом,
Сражается с Хаоса гидроголовыми монстрами.
Гуляя по Космосу в белых удобных кроссовках,
Катёнок вздымает в большом удивлении бровки.
Еще бы! Ведь звёзды как жемчуг почти что уже на ладони!
Чарующий Космос. Молчащий. Прохладный. Бездонный.
Катёнок дотронулся лапкой до звёздных лучей.
"Откуда Катёнок, пришёл ты,
Катёнок, ты чей?" - промолвили шёпотом звёзды.
И молча Катёнок показывал лапкою вдаль -
Туда, где планета Земля умывалась под грохотом гроз.
Куда возвращаться Катёнку ни капли, ни капли не жаль
В День своего Рожденья.
***
Катёнок,
я понял:
Ты - нимфа, наяда, Эвтерпа
И Клио в одном флаконе.
Игриво мерцаешь
Сквозь ветки
В припарковом небе,
Точнее сказать - небосклоне.
Темнеющих сумерек воздух
Пропитан тобой.
В английские пабы - отметить Хелоуин - домой!
Кросовки несут нас как дикие кони, и гривы
Игриво у демонов-призраков
Веют в осеннем ветру.
Я видел, Катёнок, тебя у меня поутру...
И, глядя в глаза, я Катёнку рассказывал фильмы...
Катёнок, вернись! Мы заварим чаёк и колбаски
Кружочки нарежем, чтоб
Тот час же их поглотить!
И грива лошадки из стоила-шкафа (Савраски)
Абстрактные сны не забудет нам всем подарить.
Я мышек прогнал с одобренья шкафистки-лошадки.
(Она головой помотала, поржа одиноко в шкафу).
А, хочешь - мы купим шоко... или лучше сказать - мармеладки
И будем чаёвничать снова вдвоём поутру.
Катёнок, приди.
Я заждался (на полном серьёзе).
Я видел тебя... ты прекрасна была в полусне...
Катёнок, я верю, что самые сладкие грёзы -
Это грёзы о парке, о небе, о мне и всегда - о тебе.
***
В непролазьях сугробных
Тебя отыскал в шерстяных
Рукавичках одетую.
В получетверти в профиль
Ты стояла как тополь
В ожиданьи прихода весны.
Клокотали во мне безудержные
Скрытые вопли.
И щёчки твои на морозе
Горели
как будто костры.
Ты была снегирёк в зимней
Шапке и в валенки бутая.
Холодеющий нос как сосулька
Звенел на ветру.
Снегирёк-снеговик, хочешь нежным
Покровом укутаю непонятной,
Вопящей, сложно-снежной,
Крылатой любви.
Я пальто распахнул, чтобы
Легче дышалось мне паром,
Выдыхая который стою и
Смотрю на тебя
Как влюбленный баран.
Так отвергни меня –
Это будет заслуженной карой
Мне за то, что стою
И молчу как влюбленный
Баран.
***
Приветствую
тебя, Великий древний Рим!
Приветствую тебя, величественный Тибр!
И гладиатор, в цирке бьющийся как тигр,
Как Рим и Тибр - я приветствую тебя!
Вот император - белотог и венценосен.
Пропитан мерзостью разврата Рима.
Метнув копьё, метнул его не мимо -
Копьём судьбы ты в яблочко попал.
Развратна власть, и Рим "кишит червями".
Убей же червя, жрущего плоды.
А если червь ты сам - подавишься плодами.
У Вечности твоей уже стоят враги.
Великий Рим! Великий император!
Великий зашнурованный сандаль!
Ты мир попрал в веках, так мир же праху
Тех, кто в боях за мир для Рима погибал.
На
день рождения Театральному центру "Лёгкие люди"
Вот, рождаются лёгкие люди!
Рождаются из темноты!
Искусств концентрация в Санкт-Петербурге
Достигла своей высоты.
И вот, дзампанея, весь мир окунулся
В пространство своей мечты.
Актёрские курсы! Я словно проснулся!
Я с Богом теперь на ты!
Приятно Вайнштейна с Прияткиной Таней
Увидеть, войдя в вестибюль.
Становишься сам понемногу дзампаней -
Сильнее житейских бурь.
Друг друга поздравим с рождением лёгким ,
Дзампански подняв бокал!
Да здравствует Питер, Гончарная, 20,
Московский, в натуре, вокзал!
Я
Явился
ящер яснооким ярлом,
Ямайским ямбом Яночку ярыжа.
Ядро ярилино якутскую ярангу
Ярило яркостью якшающейся яви.
Ямщик японский - ябедник ярёмный
Ясновельможно яндекс ятаганил.
Конец
культуры
[стихотворение
написано Аней Поварницыной в
соавторстве с Ильиным Олегом]
Кудахчут китайские куры,
Кукушек капризных клюя.
К концу катакомбно культуры,
Киряя, кривит колея.
Кричит красноликая Кали,
Кумиров культуры кляня.
Кидает Киркорову камни,
Краснея, купает коня.
Капканят Конфуция кхмеры.
Колотит кифару кирпич.
Конкистят "Квадрат" кавалеры.
Кривляется культовый кич.
Кораллами Карл козыряет.
Коперника косность казнит.
Культуры конец ковыляет.
Кожурка кокоса кипит.
Поварницыной Ане
Зелоноглазый
омут Анны
Я смел на Пряжке лицезреть.
Вдыхая блоковы туманы,
Коломны тёмной круговерть.
Затоны Крюкова канала,
И отблеск Солнца на окне.
Я рад, что ты меня узнала,
Что вспоминала обо мне.
***
Окуная перо в инфернальную кровь,
Вывожу на тетрадном листке:
«Я уйду навсегда под покров облаков
С рюкзаком на плече налегке».
И под светом Луны
В серебристых полях
Буду трогать руками траву.
И с блаженной улыбкой на влажных устах
Я тихонько тебя назову.
И в сиянии лунном, в мерцании звёзд
В тишине многозвёздной ночи
Вдруг возникнет в руке виноградная гроздь,
И забьют вдохновенья ключи.
Твой божественный лик, мириады миров,
Лёгкий ветер в ночной тишине.
И течет по земле инфернальная кровь,
Тайным светом блестя при Луне.
Щ
Щучьей
щёлочи щепотку
Щупал щёголь щегловито.
Щей
щемящих
щёлкал щавель,
Щёчку щепкой щекотал.
Щетиною
щётки
щуплой
Щучил, щеня, щирых Щорсов.
Щурил щёлки щекотливо,
Щупом щепкинцев щипал.
Ч
Чертыхаясь,
чемпионясь, чарличаплясь
часто-часто,
Чапал Чак чтоб чмокнуть чику,
Что читает Чавчавадзе.
Частокол чертополоха,
Чередуясь чем-то чахлым,
Чмокал Чака через чакру,
Чётко чётками чаща,
Чудеса чревовеща.
Циклы
Цыкал
цокот цокотухи
Цоколем цистерны царской.
Цареградски царедворцы
Циклевали царский цирк.
Цимес Цили Цукерман -
Цап-царапнуть целофан.
***
Я
охмуряю пресловутых женщин
И гроздьями развешиваю души.
И протыкаю стрелами от дартса
Грехом каленые железные сердца.
Клубок энергий змеевидно шевелится.
И вкрадчив шёпот угасающих свечей.
И язычки горящих поцелуев
Еще блестят в задумчивых глазах.
***
Она
является нагою мне в ночи,
Шурша ногою по скрипучему паркету.
Хромою девственницей, падая навзрыд,
В лучах бледнеющих предутренней зари.
В лучах таинственных мерцающей денницы
Как Дениц-адмирал в закатном блеске Биттен-Дриттен Рейха.
***
Январь.
Купить еды и стряпать.
Пастеризованную накипь удалять.
Переворачивать блины на сковородке.
И слёзы счастья комом в горле
Ощущая, бродить как демон
По ночной слободке,
Шуршанье трав шагами
Заглушая.
***
Что
наша жизнь - толпа знаменитостей:
Уилисов Брюсов, Валерий, Виагр.
Саш Белых Бригад героев,
Церквей поджигателей норвежских Варгов.
А был ведь когда-то Валерий Брюсов,
Белый - Андрей, да и Саша Блок.
А нынче культура - сплошная Шаболовка.
Тупое разжижение тупых мозгов.
Нужен ли, нет разговор откровенный?
Ворох решений? Ик резолюций?
Люди, чувствуйте ритм Вселенной!
Слушайте музыку революции!
______________________
Varg Vikernes - солист норвежской блэк-метал группы "BURZUM",
сжегший в 90-е годы несколько старинных христианских церквей в
Норвегии,
сделанных из дерева.
***
Бездн дездемонных душа
О тело Отелло споткнулась,
Грим мавра лобзая на сцене
Во время спектакля.
Чихнула суфлерская будка.
Зал замер.
"Душу души, а не тело, Отелло!" -
Подумал философ Бердяев,
Сидя в партере, лорнетом суча меж бровей.
Студенты заёрзали, сидя в верхах.
Неосторожное "ах" пронеслось над партером,
И театр погрузился во тьму,
Ибо свет отключили эсеры -
Протест против казни рабочих,
Ведомых Гапоном к царю.
***
«В
дурку на Турку. 200 рублей», -
Промолвил Иван Никанорыч.
«В дурку на Турку? Нет проблем», -
Ответил шофер такси.
На перекрестке Фучика с Турку
Стоит городская дурка.
«Мне параллельно», - сказал Лобачевский,
Вдруг оказавшись там.
Иван Никанорыч Никанора Иваныча
В зеркале вдруг увидал.
И сквозь амальгаму дрожащей рукою
Валюту ему передал.
Воланд Коровьевич мастерски выписан
Из больницы - в роман.
Бездомно бредет по Москве Маргарита,
Кота посадив в карман.
Кот Бегемот торчит из кармана,
Руки вниз опустив.
В одной руке у него сосиска,
В другой руке ничего.
Встретятся ли в параллельных мирах,
На параллельных улицах
Двое влюбленных, держа в руках
Спицы своей сансары.
***
Мы идём, утопая в ночном песке,
Слушая волн полуночный плеск,
Путаясь в хламе, в обрывках леск,
Путаясь в сеть.
Слышим жабровы охи рыб,
Камбал мах плавников на дне.
Слышим молчание каменных глыб,
К берегу льнущих в морской волне.
Ночью на пляже не слышен гам.
Шелест лишь одиноких крон
Медленно шепчет бредущим нам
О том, как рад несказанно он.
Мы идем и молчим, не чувствуя дна,
Лишь прибоя ночного поёт свирель,
Постоянно от нас ускользает мгла,
Не давая случайно вскочить на мель.
Мы и ночь, и прибой, и песок – одно,
И закат с другой стороны Земли,
И о чем-то молчащее вечно дно,
Плавником будоражимое камбалы.
Мир Земли (можно спорить) ни сложен, ни прост.
Никогда не поймешь, что во мгле впереди.
Просто встать на песок, распрямиться в рост,
Улыбнуться во мглу и начать идти.
Эквилибр
Мы
гадали, в каком расположении будут
наши вещи,
Валяющиеся с нами вповалку на одеяле,
Утром, когда наконец-таки взойдет Солнце,
Защекоча наши обращенные друг к другу улыбки,
Согревая наши сцепленные в хитром переплетении пальцы,
Одна на другую двукратно (как слоеный пирожок) положенные ноги,
Тела наполовину прикрытые (или наоборот – наполовину неприкрытые)
одеялом
(Как из той серии, что стакан наполовину пуст или наполовину полон),
А также отчасти лежащие на подушке, а отчасти торчащие вверх ушки.
А я фантазировал о том, как ты будешь урчать и мурлыкать утром,
И немного бредить во сне, называя имена своих бывших бой-фрэндов,
И как я тебя защекочу и зашантажирую этим фактом.
А ты будешь краснеть и утверждать, будто бы я это все придумал.
А потом мы опять предадимся всепоглощающей страсти
Как настоящие цирковые эквилибристы,
Пытающиеся удержать равновесие в немыслимых (и отчасти нестандартных)
позах
Под куполом в смятении и немом восхищении затаившего дыхание
цирка.
Письмо
Оле Беловой
Искренне Ваш, с позволенья Юпитера, Бык.
Подписываюсь копытом.
Письмо принесёт енот
В коробочке из малахита.
(За вчерашнее дал ему втык)...
Коробочку можете взять себе -
Это подарок мой Вам.
Губернатор Айовы сказал:
Гвод лицет Йови,
Нон лицет мне. Ну, и пусть!
Подумаешь,
грусть!
Я не Йови, и я не тоскую.
Но мечтаю о Вас, моя милая Божья Коровка.
Ты возьмешь меня в небо?
Мы с тобой улетим в облака.
Дурака! Дурака губернатора
Богом забытой Айовы
Мы увидим с разинутым ртом.
С запрокинутой вверх головой.
"Хватит пялиться в небо! Домой!" -
Заворчит ему вайф на крыльце,
Поварёшкой махая в руке,
Оправляя измятый передник.
И баптист-адвентист проповедник
Лишь тихонько вздохнёт, глядя
Через окно в наш полёт
Над полями Айовы.
Исак,
Иаков, Илия,
Иеремия, Иов и Ирод, Иоанн, Изекииль и иже....
И
Иродом избитые инфанты
Исчезли, иступлённо истеря.
Израиль изнемог. Иссохла Иудея.
Исход Иосифа - и ищущим Исуса
История исторгла избавленье.
***
Я позабыл, как выглядят вороны.
Коты на кухне жалобно пищат.
И бродят по полу понуро и бесцельно.
Я позабыл, как выглядят коты.
Я подошел тихонько к брадобрею.
"Скажи, ты кот?" - спросил я брадобрея.
"Нет, я не кот," - ответил брадорей.
Такой понурый и немного бородатый...
Он в кисти кость держал и барабанил ею
В стекло окна...
И грустное лицо
Глядело вдаль
На вымытую дождиком аллею,
Где белки прячутся в таинственных ветвях,
Где лоси медленно бредут на водопой.
А дятлы сквозь кору букашек морзят,
Хвостом упершись в ствол сосны.
Букашки прячутся, понуры и грустны.
Хищь
Художник
Хигинс хорохорился хохлаткой,
Херача Ханночку, хомячущую холст.
Хавронья хавала херсонское харчо,
Хромала хоботом хвачённая халдейка,
Хапуга Хрюша хохотала "Ха-ха-ха" -
Хитрила хебра, хоронясь Харона.
Хвостатый Хронос хороводил хоровод...
Лето
2010
Сижу
один, отхлёбывая чай.
Жара меж 30-ью и 40-ка.
И капля пота медленно ползёт
Со лба
По направлению к Земле,
Пинаемая силой тяготенья.
Мне не везёт.
Сегодня не везёт
Меня автобус к пляжам Сестрорецка.
Копчённый Солнцем, безграничный Петербург…
Отколупнувшись, падает извёстка
Со стен на тротуар.
Ликуй, Ликург!
Ты Солнечным зайчонком пережжёшь
Флот персов, лишь щиты свои направив,
Поймав на фокус (он же покус) Солнца Свет.
Мой милый друг!
Тебе бы задержаться
В сей жаркий день на офисной работе.
Порадуй шефа, мучая клаву.
А в 9.35, когда жара спадёт,
Уйди домой, чтоб в 28°-30°,
Накрывшись охлаждённой простыней,
Не в мир иной, а только в сон
Войти как призрак.
Офисный планктон,
Зевая, ёжась, протирая глазки,
Стремится в чрево
Whale-street чуда-юда,
Чтоб сгинуть в судорогах отдыха-труда.
________________________________
Whale - кит (англ.)
***
Божащаяся жаба в барражирующем дирижабле
Клялась, что попала сюда случайно,
Просто запрыгнула посмотреть, что тут такое,
Что больше она не будет,
И никому не желает зла.
«Ми тьебя будьем бросать на позиции руських, -
Чеканил пилот Ганс Фридрих Готлиб. –
Ти есть царьевна льягушка –
Литеть в окоп к царевич Иван».
По-немецки сдержанно смеялась дирижаблиева команда.
Шевелила своими как у Вильгельма II усами.
Но затрещали с русских позиций пушки.
Взвились вверх зажигательные снаряды.
И пожгли они барражирующий дирижабль.
И Судорог Страха был на лице
дирижаблиевой команды.
А жаба упала сама на позиции русских.
И превратилась сразу в Царевну Лягушку.
И стали кормить солдаты её своими пайками.
И пели ей свои солдатские песни.
***
Вороны каркали.
Листы роняла осень.
Будильник ставился на восемь.
И пара глаз девичьих вглядывалась в мглу.
Десятый класс. Незримая в углу
Остатка дня перебирала крохи.
Всё тяжелее, продолжительнее вздохи.
Бродяжка-кровь бесцельно в жилах бродит.
Сама себе чего-то говорит.
Незримых демонов ватага колобродит –
Мятежный сон девичий сторожит.
А ночь как ткань - укутала сполна,
Опутала, укрыла, спеленала.
И в лабиринтах демонического сна
Блуждает девушка, предчувствием полна,
Спонтанно шевелясь под одеялом.
***
Барашка
поставили в центр круга -
"Пророчество блей! Пророчество блей!"
Барашек сперва обомлел от испуга.
Сбежать захотел скорей.
Но вскоре привык, пообтерся, освоился,
Пророком себя возомнил.
И начал нечеловеческим голосом
Орать, что он Самуил.
"Овчинка, - сказал он. - Не стоила выделки...
Стригитесь в монахи, бараны.
Как небо в овчинку внезапно увидите -
Это и есть Нирвана".
"Дай нам Коран, поведай заветно,
В Библос путь протори."
"Сие понимайте, бараны, дискретно,
Ждите Последней Зари".
И вдруг один барашек заквакал,
Как будто лягушка он.
А тут же другой баран замяукал,
Как будто бы он кот.
А третий баран замычал неожиданно
Как настоящий бык.
А другая овечка зависла над полем,
Как будто она стрекоза.
А третья овечка, махая ногами,
Как бабочка стала порхать.
А вторая овечка завыла уууу -
Ну волк - ни дать, ни взять.
А другая овечка вдруг замолчала -
Прямо как рыба в воде.
А другая овечка стала скользкой и милой,
Как будто она дельфин.
А Баран Пророк смотрел и думал,
Что он это всё натворил.
И что теперь делать он не знал.
Молча стоял и грустил.
То ли
зверь зевнул,
То ли статуя.
То ли паволок поволок,
То ли паморок.
Летний сад-то, поди, закрывается.
Да на ключ, поди,
Государственный.
Выметайтесь-ка, люди добрые.
Да на Марсово, да на полюшко.
Чтоб пивцо выпивать - упиватися.
И у Вечного огня думу думати.
***
В кои веки сварил себе
Гречневой кашки –
Две тарелки умял за раз.
На просторах степных
Тройкой мчащейся рашки
Вкусовой испытал экстаз.
Пузо вспухло. Урчащая
Страшно громада поползла
Отдохнуть на диван.
Эй, девчонки, прошу: полчаса
Не
звоните, ну какой я теперь
Бонвиван?!
Бонвиван-павиан,
Дон Жуан-пармезан,
Дон Кихот-антрекот
Из Ламанчи.
И в испанский поход
Против мельниц! Вперед!
На осле вместе с Пансою Санчо.
Я с дивана вставал,
Обе тапки искал,
Под диваном елозил ногою.
Дульсинея, приди!
Вижу лик впереди.
Я влюблен и растерзан
Тобою.
Н
Нам
никогда не нахлобучить небеса
Наивным неводом нечаяных наитий.
Не насмотреться на незримых неспроста
Нездешних нежитей нервушиеся нити.
Некрополь навьими наполнился ночами,
Найдя наощупь неозвученные ноты.
Насущных наваждений недолёты
Не наградят нектаром наслажденья.
Не надоумят насладиться наркоснами.
М
Мне
мерещится мрак мерцающий -
Мглистых мороков менингит.
Марокканских медуз молчания
Молча манит меня магнит.
Мефистофель моргает моргами,
Мелкобисерно мнёт миры.
Мягким мелом маячат морные
Монофарные маяки.
Л
Любви
лилейной
Льющиеся ливни
Лобзаний ласковых
Ловили линии.
Ладонью лёгкую
Лелея локоны,
Лучами лунными
Легла любовь.
Ломались-лопались
Летально лопасти
Летучих лайнеров
Летящих лет.
Лишь Лета-лакомка
Лоснилась лаково,
Ловя листающих
Любви либретто.
***
Всё
пройдет в этом грёбанном мире.
Всё пройдет и начнётся опять.
Нахлобучь же багрянной порфирой
Балдахин, что скрывает кровать.
Под кроватью шевелятся монстры.
Над кроватью шевелятся сны.
Так глотай же отравленный воздух
Ни фига не пришедшей весны.
Льются шепотом лунным потоки
До сих пор непогасшей Луны.
И в молчаньем наполненных доках
Отдыхают твои корабли.
А за плинтусом мышек возня.
И сверчков полуночные трели.
Монстры тихо одели меня,
А потом почему-то раздели.
***
Босхостью босхства
Убосхость босхоства
Босхстная босхвенность
Босхвна босхва
Босхсная босхтва
Босхвенностью Босха
Босхвенно, босхвенно
Звучат имена!
___________
Иеронимно, |_____
слегка, анонимно |__
сойдем по ступеням |___
во кромешный ад. И все |______
сковородки, полешки, углешки, |__
Не видя ни зги, там найдем наугад.|___
***
Я
войду в этот мир
Как облепленный манною кашей жираф.
Как облепленный манною кашей лемур
Я полезу на ветви.
Как облепленный манною кашею волк
Убегу в предрассветную мглу,
Словно сыч поутру буду завтракать манною кашей.
Навари мне полпуда на завтрак из манной крупы
Обжигающей, сладкой, за борт убегающей каши.
Чтобы сыч как и волк, и жираф, и лемур
Захотел бы войти в этот мир,
Опрокинув на голову чан.
Чтобы ёж, как и я, закружился бы в медленном танце,
Предвкушая на завтрак полпуда из манки.
Наизнанку мы вывернем чан,
Соскребая остатки блаженства.
И божественный хор лепестков,
Возвестит наступление дня.
Так лепите, лепите меня,
Будто я снеговик,
Из комков убегающей каши.
Чтоб и в новом году не закончился манный, за борт убегающий вал.
Чтобы терпкость вина из-под рук ускользающей чаши
Хоть разок удалось бы познать вечновлажным и страстным губам.
***
Вот
аиста неистовый полёт.
Долгоиграющий, размашисто крылющий.
Гнездящийся в пространстве поворот
Небесных ват запасы стерегущий.
И жизнь как вата - не наступишь, не поймёшь.
Провальной атмосферы миг парящий.
И, видя Землю, неожиданно вздохнёшь,
Свободно падая сквозь воздух леденящий.
Постой
Постой!
Не уходи.
Постой со мной немного.
По стойке Smirno(ff) мы всегда успеем накатить -
Постой солдат из армии врага... проклятый алкоголь
По с той Эдгара полки переставь на этажерку...
Пост? Ой, какая ты ханжа...
По стойбищу твоих дурацких предрассудков!
По стойкости твоих несокрушимых бастионов!
По сто йоркширскому терьеру твоему накапав из бутылки...
Я плю!... Точнее - Пли!!!
Огонь, короче!
Как говориться, дело к ночи.
Терьер, пошли. Йоркшир недалеко.
Я провожу тебя, мой милый друг и пёс!
Ах, да... мой ангел...
Боже, как я пьян...
А помнишь, как вчера, споткнувшись о кальян,
Мы грохнулись на коврик у камина...
Твои глаза - замедленная мина...
А талия...
Терьер, ты вызовешь такси....
В багажник, ангел мой, меня наверно погрузи.
Пусть испугается уснувшая консьержка,
Вдруг осознав, что из глубин такси
Примчалось приведение моё,
Как будто бы специально для неё.
П-ос той матки - пэобразных ос-мутантов - помню дикий рой...
По с той, По с этой стороны - мы посреди реки.
П.О.Стойковича роман "Армагеддон" прочесть-таки успел,
ПО с той флешки загрузив на новый Макинтош.
По ст. "Ойкумена чистого духа" нехорошо прошелся рецензент.
По ст. "Оймян-тумэн" начался артобстрел.
По СТО Йошкар-Олы в ночи тоскует Пивзавод.
Пост "Ой, я, кажется, того..." лидирует в ЖЖ.
По Стойкости через Балты попал на Ваську я.
π + 0,100= Yo!!! Воскликнул весельчак.
Ю
Юля
Юденич, ютубно юродствуя, Юру
Югова юзала, юбкой юля ювелирно.
Февраль.
Февраль.
Купить кизил и плакать
У бабки на базаре в Армавире.
"Сыночек, что с тобой?" - мне бабка говорит.
"Купил кизил, а на фига - не знаю.
Я ничего вокруг себя не понимаю.
А в сердце пламень творчества горит".
"Купи кинзы, анчоусов в придачу.
И я подчас повечерами плачу.
Когда мужик мой отправляется на дачу,
Ко мне домой приходит Гюльнары.
Мы посидим, поохаем по-женски.
Споём с десяток песен деревенских.
Грызя всем сердцем яблоки раздора,
Подумаем о чём-то о своём".
Чернила мглы ночной спускались с небосвода.
На площади совсем чуть-чуть народа.
И полночь дикая, совсем не зная брода,
Захватывала город Армавир.
Я выронил кизилину из рук,
Уснувши на базаре под прилавком.
И где-то ветер шевелил картонные коробки.
Февраль тоскующий, рыдающий, неловко
Чернилами закапывал глаза.
***
Как
топк, подчас, любовный омут,
Как терпки запахи любви.
И сладок час нежнейшей дрёмы,
И стоны тихие твои.
Твоё неровное дыханье,
И вздрагивание ресниц...
Приятный плен воспоминаний -
Как трепет лёгкий лёгких птиц.
С
моста.
Я
стою на мосту.
Я смотрю в пустоту.
Я желаю низринуться вниз.
И к перилам моста
Нежно льнёт пустота:
"Хочешь - ринься,
Пожалуйста, плиз".
А вокруг суета,
Маета, высота,
Тьма людей
На мосту неспроста.
Я зажмурил глаза -
Не видать ни черта -
И, по-моему, ринулся вниз.
Я лечу в пустоте.
Маета в животе.
Вдалеке слышу слабые крики.
Сто людей на мосту
Впёрли взгляд в пустоту -
Передёрнуты ужасом лики.
Я лечу и смотрю:
Приближенье воды,
Краем глаза -
Канва горизонта.
Восемь уток застыли
На глади речной
И глядят на меня
Исподлобья.
"Горизонт" - "исподлоб" -
Где же рифма, прости -
Спросит сразу же милый читатель.
И загонит меня
Окончательно в гроб -
До того ли сейчас мне,
Читатель?
Утки видели плюх,
Лицезрели бул-тых,
Как ошпарены, брызги взметнулись.
И молчащие рыбы,
Увидев меня,
Понимающе переглянулись.
И, дотронувшись лбом
До песчаного дна,
Я увидел зимующих раков.
Дело было весной,
Но стояли гурьбой
В полушубках и в валенках раки.
И подумал я, дно
Головой шевеля,
Что не так уж и плохо
Тут всё для меня -
В тёмном царстве речного затона.
Понимание рыб,
Одинокая выпь,
В полушубках и в валенках раки.
Но когда я, уснувши, нечаянно всплыл,
То, проснувшись от всплытия, медленно взвыл -
На мосту точно так же стояла толпа,
Не узнав, не познав, не поняв ни черта,
Как рачки запоздалые в пасти кита
В ожиданьи глотанья вовнутрь, -
Сотня юных бойцов из общественных войск
Поминутно считала минуты.
Улыбнувшись, я весело им помахал
Не рукою (О, Боже!) - клешнёю...
Вдруг поняв - не дурак - что теперь я как рак,
Или краб, или что-то речное.
Счастлив, дерзок, спокоен и членистоног
Погрузился обратно в пучину.
Ведь для каждого в Вечности тикает срок,
Ослабляя стальную пружину.
